Первый час было весело сидеть на этой низенькой табуреточке со смешным названием… как бишь там ее… пуфик! Слушать сопение Тадеуша и шутки Жозефа. Но к концу третьего часа она запросила пощады. Германика, сняла серьгу Арлекина и, радостно вернув свой облик, сурово пресекла порыв к свободе.

– Таков порядок первого дня Собора, – сказала она. – Гости прибывают, обмениваются официальными визитами, дарят подарки.

– Да меня уже похоронили под подарками, – робко возопила Дженни. – Складывать некуда!

Германика кинула критический взгляд на груду свертков, ларцов, шкатулок и прочих сувенирных емкостей.

– Барахло большей частью, – вынесла она вердикт. – Сверкает кое-что, но слабенько. Жмотятся внешники.

– Там есть пара занятных вещиц, – возразила Эвелина. Она сидела у входа, но как-то незаметно даже для ясного взора, за небольшой ширмой, так что вошедший не замечал ее до тех пор, пока не решался уходить. На столике перед ней стоял аквариум, полный слоистой разноцветной воды, в которой кружили золотые рыбки.

– Ага, как бы у этих вещиц двойного дна не обнаружилось, – сказала Германика.

– Какого дна? – не поняла Дженни.

– Вот подарят тебе, скажем, – опер-Ловец Бодден так задумалась, словно не могла представить, что Дженни кто-то что-то может подарить. – Браслетик. Красивый, со стразиками, а еще он клады чует. Полезная штука, особенно для археологов и прочих копателей. А ночами, когда ты спишь, он к тебе цепляется. И тот, кто его подарил, может ходить по твоим снам как по своей квартире.

– Я и так клады могу найти, – возразила Дженни. – Зачем мне браслет? К тому же я всегда почувствую, если кто-то войдет в мой сон.

Германика махнула рукой:

– Как же я забыла, ты ведь великая Видящая, для тебя нет ничего невозможного.

– Герми… – мягко сказал Жозеф.

Германика выглянула на улицу:

– Пока перерыв, никого на горизонте. Эви, что скажешь?

– С утра прошли двадцать четыре посланца, – сказала Эвелина, кроша рыбкам сверкающую пыль. – Все чисты, никаких следов диббуков.

– Двадцать четыре из трехсот выборных, – Германика произвела нехитрые подсчеты и вздохнула: – Неважный темп.

– Из трехсот?! – с ужасом переспросила Дженни. – Да у меня все тело занемеет – столько сидеть! Мы же тут просто теряем время, нам надо в Англию, надо искать Марко!

– Нам надо делать то, что мы должны делать, – спокойно сказала Германика. – На этом соборе решается судьба СВЛ, судьба Авалона, всех Магусов. Если Талос выиграет, нам конец. Башня Дождя падет!

– Но как же дедушка… – Дженни кусала губы.

– Мы все очень переживаем за Марко и Людвига, – сказала Эвелина. – Как только собор закончится, мы немедленно отправимся на их поиски. Но сейчас…

– …сейчас мы не можем ослаблять отряд, – закончила Германика. – Слишком много поставлено на кон. Особенно если учесть тот камень, который ты привезла с собой. И то, что произошло в лагере.

Дженни встала.

– Прием даров закончен, – заявила она. – Обеденный перерыв. Тэд, составишь компанию?

Зверодушец с готовностью сошел с места.

– И куда ты? – поинтересовалась Германика.

Дженни повела плечом:

– Воздухом подышать, хот-дог съесть. Может Видящая сожрать хот-дог без китайских церемоний?

– Может, – разрешила опер-Ловец. – Но одного Тэдди мало. Жозеф…

– О боги, зачем еще кто-то? Они будут хот-дог вдвоем держать, а я откусывать?

– Возьми Жозефа. Так безопасней.

– Да что со мной на этом фестивале случится? – удивилась Дженни. – Здесь же собрались самые сильные члены Магусов Внешних земель, элита. Сливки. Пенки. В общем, крутая сметана. Ложку воткни – не упадет.

– А кто сказал, что все они тебя любят? – заметила Германика.

Глава третья

– А это чьи флаги? – Михаил указал на белое полотнище с красным драконом.

– А, Уэльс, древний Магус, – обрадовался дядя. – Они помнят многое о первых, я тебя познакомлю. Есть у меня старый друг, старик Ллевелин ап Эрдин, он много чего знает.

Никифор Ермаков, глава Китежского Могущества, осматривался с видимым удовольствием, поминутно здоровался со встречными незнакомцами, бросая короткие фразы и коротко кивая. В шумном многолюдье первого дня фестиваля он чувствовал себя как форель в быстром горном ручье.

Невысокий, широкоплечий, он двигался легко, невзирая на возраст – прошлой зимой разменял седьмой десяток. Никифор присел, запустил пальцы во влажную, притоптанную землю, пошевелил зеленую траву.

– Тепло здесь, – сказал он. – У нас-то, в Беловодье, только снег сошел, а здесь, гляди-ка, цветы.

Он погладил цветок, выбившийся на обочине широкой тропы, которую уже протоптали гости международного фестиваля циркового искусства «Феерия». По всему берегу озера Герледан вставали пестроцветные шатры. Официально фестиваль начинался только на следующий день. Завтра шатры распахнутся, заиграет музыка, завертится сахарная вата в лотках, в автоматах запрыгает соленый и сладкий попкорн, зазывалы на ходулях пустятся на ногах-циркулях вдоль и поперек перемеривать землю, в небо поднимутся сотни разноцветных шаров, сорвутся с рук жонглерские булавы, и воздушные акробаты взлетят под купола. Тогда клоуны начнут веселить публику, и смех, звон, радость полетят над землей, как светлый тополиный пух.

Все будет завтра, а пока на фестивале всем было не до веселья: парковались фургоны, техники бились с проводами, как с клубками змей, монтажники стучали молотками и жужжали шуруповертами, собирая арены и готовя инвентарь. Стучали генераторы, горели уличные фонари и окошки жилых вагончиков. Фестиваль разворачивал свое яркое тело, обживался на гостеприимном берегу озера. Но и сейчас уже среди озабоченного, деловитого циркового люда сновали любопытные зеваки из ближайшего городка. Завтра их будет в разы больше.

– Странно все это, – сказал Михаил. – Цирки эти… У нас все не так. Вот как ты узнаешь, с кем здороваться, а с кем нет?

– У них Магусы – у нас Могущества, – сказал дядя. – Названия разные, суть одна. Ты не смотри на форму, смотри на суть. Для обычных людей, для миролюдов – это фестиваль бродячих цирков, мировой скомороший съезд. А для нашего брата, Китежа, здесь Собор ясных людей. Что ж ты – смотришь в воду, а рыбы не видишь. Ну-ка, где твой ясный взор?

Михаил вздохнул. Проще было взять живого барана на плечи и бегом на сопку подняться и спуститься, чем использовать этот дар Могущества.

– Чего нос морщишь?

– Да зачем он, этот взор, – досадливо поморщился юноша. – Не нужен он Стражу. Стой твердо и бей сильно – вот и вся наука.

Дядя так и встал поперек дороги, разглядывая его, как невиданного жука:

– Ишь ты, зуб мудрости прорезался. А ну-ка… – он с удовольствием закатал рукава. – Давай, брат, сыграем в неваляшку. Кто устоит, тот и прав.

Михаил опешил – и что на Никифора Петровича напало, какой бес к сердцу подселился? Голова Китежского Могущества, степенный и спокойный, разом переменился, едва они миновали границу охранного кольца, раскинутого как светлый плат над цирковыми шатрами.

Миша, даром что был слеп на ясный взор, и то дымчатую сеть-кольцо разглядел. Пятнистый воздух клубился, не стоял на месте, стоило уронить в него взгляд – и ноги сами шли туда, куда их уводило беспрестанное кружение света и тени. Пока кольцо дремало, и миролюды, обычный человечий народ, проходили сквозь него беспрепятственно. Лишь иной раз застывал миролюд посреди дороги, разевал рот, как налим на песке, и в недоумении разводил руками: значит, накрыло его, зацепило, перепутались дороги под ногами, заплелись – не расплести. А после отпускало, и человек находил дорогу, и себя на дороге, и только моргал – что за наваждение с ним случилось?

А дядя изменился иначе – будто разом лет тридцать сбросил или отвара сильного хлебнул. Словно часы его жизни вспять пошли.

– Давай, что – цирков смущаешься? Клоунов боишься, брат? – подначивал дядя, качаясь с носка на каблук. Он играл плечами, кидал нутряную силу из края в край тела, да так явно, чтобы даже Михаил разглядел, понял.